Когда время судья и палач. Психологическая драма с криминальным событием - Алена Бессонова
Из-за этих фотографии он и пришёл сюда.
Почти неслышно Чудь вернулся к двери, плотно притворил её и, просунув ножку стула в дверную ручку, заперся. Снова подошёл к витрине. Складной охотничий нож, вынутый из кармана, щёлкнул лезвием. Подсовывая кончик ножа под планки узенькой рамы, Чудь оторвал две боковые, вместе с короткими жалами тонких гвоздей, и, отодвинув в сторону, вынул стекло. Теперь осталось главное — сорвать с ватмана фотографии. Чудь погладил свою пальцем. Отступил на шаг, полюбовался. Замер, услышав в коридоре шаги. Каблуки простучали мимо. Никто не знал, что на кусочке картона, запечатлевшем бравого молодого пилота, была мечта Чудя, сохранённая временем. И эту мечту предала его вырвавшаяся наружу ненависть. Романовский… черт бы его побрал! Сколько лет он держался, а здесь не смог… Даже в горле и глазах запершило от обиды. Чудь сжал кулаки и вытянувшись, как струна, постоял минутку. Отпусти он тогда в спец санатории Романовского восвояси, не лезь ему в глаза и жил бы дальше… Не смог… Многолетняя взлелеянная ненависть вырывалась наружу, толкая впереди себя любопытство: каков он сейчас Герой Советского Союза Борис Романовский. Не придуманный, не нарисованный, настоящий Герой… В далёком 44-году он изменил не только его жизнь, он воплотил его мечту — стал тем, кем должен был стать Фима Мессиожник. По его милости он Фима Мессиожник полжизни жил жизнью червяка: пресмыкался, юлил, угодничал… В пятидесятых выбился в люди, занялся любимым делом и новая встреча с Борисом, о которой тот даже не догадывался, погнала его прочь опять в холодную воду и мёрзлую землю. Тогда он в третий раз начал заново свою жизнь и вот теперь вновь тот попытался зачеркнуть её.
Лезвием ножа, старик аккуратно подрезал уголки фотоснимков. Снял свои и для верности, чтобы скрыть интерес, прихватил фотографии других ветеранов. Подержал перед собой и со вздохом опустил во внутренний карман пиджака. Внимательно перечитал описание боевых заслуг. Здесь он, кажется, всё учёл заранее: в тексте упоминаний о планерной школе не было.
Чудь вставил стекло в витрину, в старые отверстия вжал кончики гвоздей. Теперь всё выглядело будто вандалы не пощадили память героев войны. Сейчас это не редкость, сейчас это возможно…
Ножка стула вылезла из дверной ручки тихо. В коридоре Чудь осмотрелся, вытер платком потную шею. И зашагал, быстрее, чем всегда.
Соблюдая своеобразный маршрут, построенный на принципе «от нужного человека к возможно полезному», он стал обходить кабинеты, задерживаясь у их хозяев по-разному — от минуты до получаса. К концу рабочего дня привезённый им толстый портфель стал тощим. Портфель похудел, а настроение улучшилось. Хорошее настроение повело его в буфет, и там, не на виду, а в пахнущей селёдкой комнатке за прилавком, портфель снова разбух, Чудь любил хорошо и вкусно поесть.
Заглянул в кабинет председателя совета директоров. Разговор между ними состоялся светский, интеллектуальный: о влиянии «дыр» в атмосфере на погоду земного шара, о великолепных достижениях шахматиста индуса Вишванатана Ананда, о пьесах братьев Тур и неуёмной фантазии братьев Стругацких. Литература уже не удел отдельных великих, она делается семьями. В единении — сила!
Покрасовавшись друг перед другом эрудицией, перешли к прозе жизни. Председатель, вынув, из ящика стола бутылку французского коньяка и две рюмки. Разлил играющую на свету жидкость, одну из рюмок пододвинул к гостю, попросил:
— Дорогой, я помню о твоей страсти к охоте, просьба к тебе: как только будешь близ заповедника, загляни к смотрителю. Он передаст для меня пустячок.
— Не секрет?
— Секреты от тебя? Уволь… Он раздобыл древнюю поделку Мяндаша. Непременно желает подарить.
— За сколько?
— Я ж сказал, подарить.
Сердце Чудя зашлось от нахлынувшей ярости: его опередили. Кузя опять сплоховал, и теперь его вожделенная мечта достанется этому обожравшемуся зажиревшему борову, которому до полного счастья не хватает его Мяндаша. Чудь едва справился с собой, произнёс, с трудом расщепляя губы:
— Интересуетесь всякой языческой ерундой. Он хоть золотой?
Чиновник посмотрел на гостя с укоризной:
— Мяндаш — идол, легенда. Человек-олень! Одна из Кольских легенд рассказывает о том, что олень Мяндаш на пороге жилища, где обитала его жена, «дочь человеческая», и дети его, превращается в человека. И когда однажды он не смог обернуться человеком и навсегда убежал в тундру, «то и дети все его, все Мяндаш-парень, ребятки его, все за ним побежали». И даже самый маленький, тот, что на коленях у матери был и грудь сосал, и тот встрепенулся, обернулся пыжиком-олененочком, соскочил с коленей матери и туда же, в тундру, за оленями. С тех пор Мяндаш-олень начал свой вечный путь. И будет Земля, пока Мяндаш бежит по ней, и будет Солнце, пока Мяндаш видит его… Он не золотой он деревянный, срубленный древним мастером. Ему цены нет. Сейчас поделка древнего богомаза-резчика цены не имеет. Нет цены Мяндашу-пырре. Будешь в гостях, покажу тебе альбом с древними изображениями человека-оленя.
— А древних икон у твоего замдиректора нет?
Чиновник не мог ответить. Он продолжал говорить и слушать себя:
— Из-за Каменского, из-за Имандры, из нутра Матери-Земли бежит Мяндаш — дикий олень. Мяндаш-пырре имя ему, он начало жизни от края до края Земли. Мяндаш-пырре бежит, златорогий олень. Путь его — Солнца путь, туда ему и бег… А такого, что нашёл мой друг, на фотографиях нет. Нет! Понял? Так что выполни просьбу, будешь в тех краях загляни привези фигурку. Для многих она пустяк, а я всю жизнь о ней мечтал…
«Не ты один, — со злобой подумал Чудь. — И спасибо за помощь: изъять фигурку у смотрителя заповедника значительно легче, чем у староверов. Накрылись твои десять процентов, Кузя».
* * *
Палата Аси была наполнена ароматами бесчисленных букетов. Они стояли в вазах, литровых банках, даже в лабораторных колбах. Палатный врач, провожающий гостей к пациентке, укоризненно глянул на Русакова, но сделать замечание не решился. Цветы на севере в зимнее время штука дорогая.
Исайчев перехватил взгляд палатного врача, решил ему помочь и, подойдя к давнему другу, легонько толкнул его локтем
